27 января — день памяти жертв Холокоста. Во время Второй мировой войны нацистами и их пособниками на оккупированных территориях были убиты около шести миллионов евреев. О многих из них до сих пор почти ничего неизвестно. «Медуза» публикует монологи трех человек, чьи родственники погибли в Холокосте — они рассказывают о судьбах погибших и пострадавших и о том, как искали сведения. Кроме того, мы составили инструкцию для тех, кто хочет больше узнать о еврейских родственниках, пострадавших во время войны.
Источник: Проект Please Save Photography
Материал подготовлен сотрудниками проекта Please Save Photography, который помогает людям структурировать и описать семейные фотоархивы.
Ирина Рухлецова
преподаватель музыки, активный волонтер еврейской общины, на пенсии. Родилась в Минске
Я сама перенесла весь этот ужас. Помню себя маленькой девочкой, четырехлетней. Живем мы напротив Филармонии в Минске. Отец там работает, а я все пытаюсь посмотреть, что он делает. У нас во дворе песочница и сад. Я играю с маленьким братом, потом бегу к папе. Открывается дверь и выходит мужчина с дирижерской палочкой.
Папа — Михаил Ионович Ривкин — в 1934 году только начинал работать в оркестре. До этого он работал на радио «Белрадиоцентр». Там он и познакомился с моей мамой — Эдди Рубиновной Клейнгевикс, которая приехала в Минск из Польши и устроилась на радио переводчиком с польского на белорусский. Мое воспоминание о маме такое: кто-то зовет меня домой и говорит, садись, будешь слушать маму по радио. Это все, что у меня осталось от довоенных воспоминаний.
Потом война… Мы попали в гетто. Вся семья: отец, мама, брат и я. Еще тетя Соня, папина сестра. Скорее всего, именно она помогла вывезти меня из гетто. Я помню нас везут, целую группу детей. Помню, как плохой мужчина приезжает в гетто, хочет продать картошку, но патруль ему говорит, ничего ты не возьмешь, тут одни нищие. К нему протягивает руки женщина с умершим ребенком, дай картошки. Когда он все это видит, то высыпает картошку на землю и говорит: бросайте детей в мешки, я их вывезу, только попросите их, чтобы не кричали. Вот он нас вывез в партизанский отряд, оттуда нас уже передали в Слуцкий детский дом.
Родителей я больше никогда не видела. Мама погибла в минском гетто. До сих пор никакой информации о ней или ее семье у меня нет. Но я ищу, не теряю надежды. Папина сестра Соня стала подпольщицей и тоже погибла, а отец дошел до Берлина с советской армией.
Мама — Эдди Рубиновна Клейнгевикс. Папа — Михаил Ионович Ривкин. Фотографию я сделала сама — это коллаж, я соединила папу и маму, чтобы они были вместе. Это единственная фотография мамы, которая сохранилась у кого-либо из родственников. Фото из архива Ирины Рухлецовой. | Источник: Проект Please Save Photography
Мой папа родился 7 января 1907 года в городе Стародуб Брянской губернии в семье дирижера военного оркестра. Он с детства занимался музыкой, играл в «клезмербанде» на скрипке, трубе, кларнете и ударных. Отец решил, что сыну нужно учиться и получить профессиональный диплом, поэтому он поступил в Московский музыкальный техникум, а затем — в Ленинградскую консерваторию. После окончания учебы папу распределили в Минск — в филармонию, и он возглавил оркестр.
После войны отец вернулся в Минск и искал нас: брата нашел, а меня — нет. Брат мне рассказывал, что папа много лет искал меня, но не смог… Возможно, он искал под своей фамилией, Ривкин, а я жила всю жизнь под маминой. Получается, папа-то мой выжил, но я потеряла его навсегда. Брата я нашла уже после смерти отца.
Ездила к нему на могилу в Псков. Папа с братом в итоге осели именно там — благодаря моему папе в Пскове появился свой симфонический оркестр, при его участии была создана скрипичная и оркестровая школа.
То, что я начала собирать информацию об истории моей семьи, — полностью заслуга моего старшего сына. Он начал с архива Слуцкого детского дома, где нашел обо мне информацию. Как-то он позвонил мне и спросил, как звали моего брата — Александр, Шура. Он выяснил, что мой брат живет в Бремене. Александр Ривкин — это мой родной брат. Мы встречались с ним, он приезжал в Брест, где живет мой старший сын. Но нужно было еще доказать, что он мой брат. В тот момент, когда мой сын стал искать информацию, я даже не могла указать точную фамилию нашей семьи — то ли Рывкин, то ли Рыбкин. Мы сделали тест на ДНК сначала в Белоруссии, а потом уже в Германии — и там точно подтвердили, что мы родные брат и сестра.
Раиса Степаненко
67 лет, инженер, на пенсии. Родилась в Бобруйске
Я узнала о гибели моих родственников из рассказов моей мамы Блюмы Моисеевны и тети Мифы — дочери бабушкиного брата. Она одна случайно осталась жива, потому что была в детском санатории, который эвакуировали. Всерьез я решила заняться исследованием истории семьи, когда умерла мама — в 2009 году.
Семья моей мамы происходит из местечка Старые Дороги в Белоруссии. Я знаю родословное древо только до бабушки и дедушки мамы, и то — немного. Своего дедушку (по материнской линии) моя мама никогда не видела. Его звали Иосиф Грек, и умер он еще до ее рождения — в 1920 году. Бабушка мамы, Матля Грек, родила пятерых детей.
Я хочу сказать, что война и репрессии принесли очень много смертей маминой семье. В Старых Дорогах в гетто погибли родители моего дедушки; сестра моей бабушки Гинда, ее муж, ее дети.
Гинда вышла замуж в Старых Дорогах и осталась там жить. Фашисты убили ее с мужем и двумя детьми в 1942-м или в 1943 году. Я не знаю, почему они не смогли эвакуироваться. Старые Дороги — крошечное местечко, население около двух тысяч человек. Только в 1938 году оно стало называться городом. Всего в гетто Старых Дорог погибли около полутора тысяч евреев.
В Осиповичах (город в Могилевской области Белоруссии рядом с Бобруйском) умерли брат бабушки Лии — Самуил, его жена Гися, их дети — Соломон, Ида, мама Гиси, ее брат-инвалид, две ее племянницы — Мифа и Изабелла. Отец этих девочек Арон Юдельсон был расстрелян как враг народа, его жена Бася — 10 лет провела в лагере. Брат бабушки Рувим после свадьбы переехал жить в Москву, в 1937 году он был арестован и расстрелян — на момент ареста он работал домоуправом в доме, где жил по адресу Новинский бульвар, 28. Его жена Мирра отсидела 10 лет в лагере и после возвращения умерла от рака.
Эта фотография (1926) — единственное, что сохранилась от того времени. Она была сделана в память о свадьбе бабушкиного брата Рувы. На ней моя мама — ей нет еще и пяти лет — стоит на стуле рядом со своей мамой, моей бабушкой, Лией. Слева — мой дедушка Моисей с маминым маленьким братиком Иосифом. Посередине — прабабушка Матля, справа ее вторая дочка Гинда. Справа от Гинды — семья ее брата Самуила (Шмулика): его жена Гися и их маленькая дочка Идочка. А позади Матли стоят сами «виновники» торжества — ее сын Рувим со своей невестой Миррой. Фото из архива Раисы Остапенко. | Источник: Проект Please Save PhotographyО гибели моих родственников никому никакие подробности не известны. Из всех, кого мы видим на этом фото, своей смертью умерли только дедушка, бабушка и прабабушка Матля — ее не стало в 1936 году, она даже не узнала о войне.
О Матле я почти ничего не знаю. Мама рассказывала, что она была очень религиозная, жила с семьей своей дочери Лии сначала в Старых Дорогах, а потом в Бобруйске.
В Бобруйске еще погибли 22 человека из семьи моего папы. Он умер раньше мамы и никогда ни о чем таком не рассказывал. Когда я стала изучать генеалогию, одновременно со мной историей семьи заинтересовался мой двоюродный брат Натан, который давно живет в Стокгольме. Я много нашла на сайтах по еврейской генеалогии, а также на сайте «Яд Вашем» и кое-как восстановила общую картину.
Наталия Черток
29 лет, социолог, родилась в Москве
Мы с моей мамой — она когда-то начинала, я потом продолжила — составили генеалогическое древо, где около 270 человек с ее стороны и еще около 200 со стороны моего папы. Благодаря функции поиска совпадений на сайте MyHeritage мы нашли ветвь семьи родственников, живущих сейчас в Америке, — мы считали, что они погибли во время Холокоста (перед войной они жили в Латвии, а дальше про них не было никакой информации).
Сперва мы расспросили ближайших родственников старшего поколения и записали все, что они говорили, потом более дальних. Потом сохранили генеалогическое древо на компьютере, через некоторое время перенесли его часть (только с маминой стороны) на сайт MyHeritage.
Два года назад я участвовала в проекте «РОДʼN «Я» от института «Am haZikaron» (Израиль) — и внесла наши данные в базу на сайте JewAge. Один из важнейших документальных источников — сайт Мемориального комплекса истории Холокоста «Яд Вашем». Там содержатся данные примерно о 4,5 миллионах человек.
Мы с папой, например, считали, что фамилия Австрейх (это моя девичья фамилия) — очень редкая, среди ее обладателей в поисковиках интернета мы находили только родственников и всего несколько однофамильцев. Но забив «Австрейх» в поиск базы «Яд ва-Шем», я обнаружила, что погибших людей с такой же фамилией около 500, а если добавить регион, откуда происходили мои родственники (Полоцк, Витебск, Лиозно), то оставалось 40. Там можно посмотреть, кем эти люди приходятся друг другу и попробовать состыковать со своей родословной, хотя это не всегда удается. Кроме информации о погибшем (фамилия, имя, имена родителей, жен, профессии, места гибели), в базе «Яд Вашем» есть информация о заполнявшем — лист свидетельских показаний с почтовым адресом. Бывает, что с помощью этого человека люди находят давно потерянных родственников.
Погибших в период Холокоста также можно найти на сайте Мемориального музея Холокоста (Вашингтон, США), и там много данных об эвакуированных. Как источник можно использовать данные по еврейским кладбищам. Много интересного на сайтах на genealogyindexer.org и jewishgen.org — я там нашла много отрывочных и интересных сведений об однофамильцах, но до конца не связала их со своей родней. Больше всего искала на сайте Raduraksti — поиск по архивам Латвии: оцифрованные архивы XIX — начала XX веков.
Паспорт Симона Шляхтера, выданный в 1928 году. Фото из архива сайта «Яд Вашем». | Источник: Проект Please Save Photography
У меня есть несколько историй про наших родственников, выживших в Холокосте, например, про двоюродного брата моей прабабушки. Когда мама составляла генеалогическое древо, в нем было имя человека Сима Шляхтер — кроме имени ничего. Когда мы переносили родословную в компьютерную программу и нужно было выбрать пол человека, мы решили, что Сима — женское имя и поставили женский пол. На сайте MyHeritage есть опция нахождения тезок из разных родословных — нужно подтвердить, это именно тот человек, или опровергнуть. Про других членов семьи Шляхтера было многое известно: про родителей, дедушек, прадедов, а также про многочисленных тетей, дядей и их потомков. А про Симу только то, что он родился в Латвии — и в отличие от большого количества родственников по этой ветке — не перебрался в Москву в 20−30-х годах, а вроде как остался там.
И вот случайно в 2014 году через сайт MyHeritage нам написала женщина из США, внучка этого Симы Шляхтера. Оказалось, что у нее есть совпадения с нашим семейном деревом. Ее дед Сима Шляхтер с женой Таубе (Таней) и маленькой дочерью Генриеттой до войны переехал в Брюссель, стал ювелиром, у него был антикварный магазин.
История Симы и Тани полна чудес и опасностей — во время войны большую часть времени они прятались на ферме в погребе недалеко от Брюсселя, за это они отдали фермеру много драгоценностей. В 1964 году семья уехала из Бельгии в США — там сейчас живут их потомки. Внучка Симы рассказала нам, что после войны они искали родственников, оставшихся в СССР.
Исана Шляхтер, двоюродная сестра внучки Симы Шляхтера. Здесь ей два года. | Источник: Проект Please Save Photography
До войны Сима вел переписку с братьями, сестрами, они друг другу пересылали фотографии. Потомки Симы их бережно хранят. Внучка Симы прислала несколько снимков двоюродной сестры Исаночки из Москвы, на которых той было два года. Это поразительно, потому что сейчас этой женщине 83. Два года назад она ездила в Америку вновь знакомиться со своей двоюродной сестрой, про которую ничего не слышала более 75 лет.